Владимир Луговской
Тебя давно уж нет на свете, Но я беседую с тобой. Я вспомнил бухту, южный ветер, Зеленопламенный прибой. Ангары. Ночь. Тень гидроплана. Огромное лицо луны. Тревожный холодок дурмана От губ твоих, от крутизны. Холщовые одежды лета. Над штабом — красная звезда. Вплоть до зари, вплоть до рассвета Не расставались мы тогда. Не расставались, целовались. Сверчки гремели. А кругом Шла исподволь событий завязь, Над нами плыл железный гром. Что понимали мы в столетье, Две тени, слитых в серебре?..
Ты руку на голову мне положила, Ты снова меня сберегла. Широкая песня несется по жилам, И ночь нестерпимо светла. Ты ветром пронизана, кровью согрета, Осмуглена в дальних краях. Ты снова со мной, молодая победа, Двужильная сила моя.
Как морозит! Как морозит! Вечер, лампы, хруст шагов. Фонарей далеких россыпь У гранитных берегов.
Что теперь со всеми нами Сделала, смеясь, зима! Как бегут, звеня коньками, Девушки, сводя с ума!
Сто машин огни швыряют На тугой румянец щек. Легким инеем играет Над губой твоей пушок.
В праздничном, горящем небе Слышен дальний звон планет. Может быть, случилась небыль — Смерть устала, горя нет?
Горя много, смерть не дремлет, Но, слетевши в ночь зимы, Радость на седую землю Жадно вырвалась из тьмы.
За тебя, за все я благодарен. По бульвару вьются морячки. Море входит синими рядами В неподвижные мои зрачки.
Громыхая, катятся платформы, По-осеннему прозрачна высь. Чайки в чистой, белоснежной форме Легким строем мимо пронеслись.
Дай мне руку. Может быть, впервые Я узнал такую простоту. Пролетают блики огневые, Превращаясь в песни на лету.
Вижу сад и тень от пешехода, Пляску листьев, медленный баркас. Мчится с моря шумная свобода, Обнимает и целует нас.
Так жизнь протекает светло, горячо, Струей остывающего олова, Так полночь кладет на мое плечо Суровую свою голову.
Прощай, моя юность! Ты ныла во мне Безвыходно и нетерпеливо О ветре степей, о полярном огне Берингова пролива.
Ты так обнимаешь, ты так бередишь Романтикой, морем, пассатами, Что я замираю и слышу в груди, Как рвутся и кружатся атомы.
И спать невозможно, и жизнь велика, И стены живут по-особому, И если опять тебе потакать, То все потеряю, что собрано.
Ты кинешь меня напролом, наугад,- Я знаю тебя, длинноглазую - И я поднимусь, чернобров и горбат, Как горы срединной Азии.
На бой, на расправу, на путь, в ночлег Под звездными покрывалами. И ты переметишь мой бешеный бег Сводчатыми вокзалами,
И залами снов, и шипением пуль, И парусным ветром тропиков, Но смуглой рукой ты ухватишь руль Конструкции, ритма, строфики.
И я ошалею и буду писать, Безвыходно, нетерпеливо, Как пишут по небу теперь паруса Серебряного залива.
Дверь резную я увидел в переулке ветровом. Месяц падал круглой птицей на булыжник мостовой. К порыжелому железу я прижался головой, К порыжелому железу этой двери непростой: Жизнь опять меня манила теплым маленьким огнем, Что горит, не угасая, у четвертого окна. Это только номер дома — заповедная страна, Только лунный переулок — голубая глубина. И опять зажгли высоко слюдяной спокойный свет. Полосатые обои я увидел, как всегда. Чем же ты была счастлива? Чем же ты была горда? Даже свет твой сохранили невозвратные года. Скобяные мастерские гулко звякнули в ответ. Я стоял и долго слушал, что гудели примуса. В темноте струна жужжала, как железная оса. Я стоял и долго слушал прошлой жизни голоса.
Вот и выпал первый снег, первый снег, Он покрыл долины рек - первый снег. А река течёт черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Вся любовь моя черна, первый снег, Вся жива ещё до дна, первый снег. Льдом покроется она, первый снег, Но на свете есть весна, первый снег! Я приветствую тебя, первый снег, Не жалея, не скорбя, первый снег. Хоть невесело идти, первый снег, На седом твоём пути, первый снег.
Не узнать твои черты, Мысли оскудели. Неужели это ты В том же самом теле?
Вечна винограда гроздь В мощном ливне света. Вечны мириады звезд В чёрном небе лета.
Вечны смерти рубежи — Дальняя дорога. И пылает в мире жизнь Без конца и срока.
Но любви твоей душа Ссохлась в тайной страсти, Так искала ты спеша, Требовала счастья.
И легла в глубинах глаз Злая тень заботы, Что тебя в твой лучший час Вдруг обманет кто-то.
А когда-то в зимний день Мы в горах бродили, На скалу взлетел олень В легкой, дикой силе.
Он стоял, как великан, Грудью с ветром споря, А внизу редел туман, Простиралось море.
И глядел он, чуть дрожа, На седую бездну. И над ним скользил, кружа. Беркут поднебесный.
В миг предельной красоты Вечность пролетела. Неужели это ты В том же самом теле?
Луна стоит на капитанской вахте, На триста верст рассыпался прибой. И словно белая трепещущая яхта Уходит женщина, любимая тобой.
Мне нужен сон глубокого наплыва Мне нужен ритм высокой чистоты. Сегодня звезды сини, словно сливы, Такие звезды выдумала ты.
Лимон разрезанный на лунный свет походит. Таких ночей светлей и тише нет, Тревожные созвездья пароходов Проносятся в лимонной тишине.
Телеграфируйте в пространство, дорогая, Что бриз и рейс вас сделали добрей. И я рванусь за вами, содрогаясь, Как черный истребитель в серебре.
Дорога идет от широких мечей, От сечи и плена Игорева, От белых ночей, Малютиных палачей, От этой тоски невыговоренной; От белых поповен в поповском саду, От смертного духа морозного, От синих чертей, шевелящих в аду Царя Иоанна Грозного; От башен, запоров, и рвов, и кремлей, От лика рублевской троицы. И нет еще стран на зеленой земле, Где мог бы я сыном пристроиться. И глухо стучащее сердце мое С рожденья в рабы ей продано. Мне страшно назвать даже имя ее — Свирепое имя родины.
Катера уходят в море. Дождь. Прибой. Гром. Молнии перебегают в сумраке сыром. Ты смотришь, широколобый, пьяный без вина, Глухо переворачивается тусклая волна. Научил бы ты меня, товарищ, языку морей, Понимало бы меня море родины моей. Поднимается, замирает, падает в туман Медленный, сероголовый Каспий-великан. Дымчатые, грозовые катятся облака, Мокрая бежит погодка, мокрая, как щека. Плачет твоя любимая, о чем — никто не поймет. До самого Красноводска сумрачный дождь идет.
Я знаю — ты любишь меня! Холодными песнями полный, Идет, паруса накреня, Норд-ост, разрывающий волны.
Звезда небольшая горит, И меркнет, и снова сияет. Бессмертное тело зари На западе вновь умирает. Я звал мою песню — твори! И песня звезду поднимает.
Звезду поднимает она И видит в кипящем просторе Неведомых волн племена, Раскачку осеннего моря.
Последние летние дни, Последние летние грозы. Опять ходовые огни Летят на бортах нефтевоза.
Слетаются звезды в рои, Дрожит эта стая немая. Веселые руки твои Я с гордостью вновь принимаю.
Над необъятной Русью С озерами на дне Загоготали гуси В зеленой вышине.
Заря огнем холодным Позолотила их. Летят они свободно, Как старый русский стих.
До сосен Заонежья Река небес тиха. Так трепетно и нежно Внизу цветет ольха.
Вожак разносит крылья, Спешит на брачный пир. То сказкою, то былью Становится весь мир.
Под крыльями тугими Земля ясным-ясна. Мильоны лет за ними Стремилась к нам весна.
Иных из них рассеют Разлука, смерть, беда, Но путь весны — на север! На север, как всегда.
Девочке медведя подарили. Он уселся, плюшевый, большой, Чуть покрытый магазинной пылью, Важный зверь с полночною душой.
Девочка с медведем говорила, Отвела для гостя новый стул, В десять спать с собою уложила, А в одиннадцать весь дом заснул.
Но в двенадцать, видя свет фонарный, Зверь пошел по лезвию луча, Очень тихий, очень благодарный, Ножками тупыми топоча.
Сосны зверю поклонились сами, Все ущелье начало гудеть, Поводя стеклянными глазами, В горы шел коричневый медведь.
И тогда ему промолвил слово Облетевший многодумный бук: — Доброй полночи, медведь! Здорово! Ты куда идешь-шагаешь, друг?
— Я шагаю ночью на веселье, Что идет у медведей в горах, Новый год справляет новоселье. Чатырдаг в снегу и облаках.
— Не ходи, тебя руками сшили Из людских одежд людской иглой, Медведей охотники убили, Возвращайся, маленький, домой.
Кто твою хозяйку приголубит? Мать встречает где-то Новый год, Домработница танцует в клубе, А отца — собака не найдет.
Ты лежи, медведь, лежи в постели, Лапами не двигай до зари И, щеки касаясь еле-еле, Сказки медвежачьи говори.
Путь далек, а снег глубок и вязок, Сны прижались к ставням и дверям, Потому что без полночных сказок Нет житья ни людям, ни зверям.
Что же ты невесела, Белая береза? Свои косы свесила С широкого плеса, С моха, камня серого На волну сбегая, Родимого севера Дочка дорогая? У крутого берега, С вечера причаливая, Плывши с моря Белого, Вышли англичане. Люди пробираются Темными опушками. Звери разбегаются, Пуганные пушками. Ветер, тучи собирай По осенней стыни. Край ты мой, озерный край, Лесная пустыня! Ты шуми окружьями, Звень твоя не кончена. Сбираются с ружьями Мужики олончане. От Петрозаводска - Красные отряды, Форменки флотские, Грудь - что надо! Селами и весями Стукочат колеса, Что же ты невесела, Белая береза?
Ты осторожно закуталась сном, А мне неуютно и муторно как-то: Я знаю, что в Пулкове астроном Вращает могучий, безмолвный рефрактор, Хватает планет голубые тела И шарит в пространстве забытые звезды, И тридцать два дюйма слепого стекла Пронзают земной, отстоявшийся воздух. А мир на предельных путях огня Несется к созвездию Геркулеса, И ночь нестерпимо терзает меня, Как сцена расстрела в халтурной пьесе. И память (но разве забвенье порок?), И сила (но сила на редкость безвольна), И вера (но я не азартный игрок) Идут, как забойщики, в черную штольню И глухо копаются в грузных пластах, Следя за киркой и сигналом контрольным. А совесть? Но совесть моя пуста, И ночь на исходе. Довольно!